Интервью с городским сумасшедшим

В то время как мы искали новых героев, один из таких героев пришёл в редакцию сам. Андрей Трифанов обязуется напоить молоком всю страну, однако признаёт, что без помощи государства этого сделать не удастся.

DN: Андрей, в чём суть вашей идеи?

АТ: Не секрет, что современное положение дел в молочном животноводстве России не может служить предметом национальной гордости – мы занимаем последнее место в Европе по производительности коров и первое – по объему импорта молока и молочных продуктов. Единственное технологически осуществимое решение этой проблемы в сжатые сроки заключается в ускоренном массовом распространении элитных пород скота путем трансплантации эмбрионов, т.е. в бесплатном предоставлении государством высокопродуктивного стада в виде эмбрионов на условиях подготовки получателем-производителем современной инфраструктуры по содержанию, кормлению и доению коров.

DN: Вы лично готовы этим заниматься?

АТ: Да, конечно. Причем вне зависимости от того, будет ли мне помогать государство или нет. В самом красивом районе Псковской области – Печерском, у меня есть комплекс на 1100 коров, и к его запуску всё готово – кормовая база, ремонт, здание лаборатории. Осталось только поставить оборудование, коров и обучить специалистов. Я предлагаю государству помочь мне – либо в приобретении племенного стада, либо в приобретении оборудования, либо в создании лаборатории, разделив мои затраты. За это я готов отдавать ему эмбрионы бесплатно, а оно, в свою очередь, пусть бесплатно отдаёт их фермерам. Сам я заработаю на молоке от высокопродуктивного стада. И заметьте, здесь не идёт речи о том, что я получу что-то «на халяву»: у меня в строящемся комплексе несколько миллионов долларов «закопано» - какая же это «халява»? Это же всё относительно, когда я говорю «Дайте денег!»: государство же получит их потом обратно в виде эмбрионов. Ну хорошо, сейчас нет денег – не надо. Обязуйтесь выкупать у меня определенное количество эмбрионов ежегодно. Этот договор – отличная гарантия для банка.

DN: Значит, идея в том, что государство должно выделить собственные средства на закупку эмбрионов и просто подарить их фермерам?

АТ: Государство же ничего не теряет! Наоборот, оно экономит на цене эмбрионов, не говоря о косвенных доходах (налогах, рабочих местах и т.д.). Если идея с необходимостью эмбрионов принята, где государству их взять? Можно закупать, допустим, по 300 долларов в Украине (на наших племзаводах цена вдвое больше). Я готов продавать их за 50 долларов, если мне окажут поддержку с налаживанием производства. Для государства это очевидная экономия – 250 долларов с эмбриона. Плюс моральное удовлетворение, что оно покупает эмбрионы у меня, в России, а не в Украине, Австралии, Австрии, Канаде или ещё где-то.

DN: Насколько сложно наладить производство эмбрионов?

АТ: Я беседовал со специалистами Россельхозакадемии, аграрного университета, и выяснил, что это технология не для гениев. Нужно найти грамотных, окончивших даже не институт, а техникум, специалистов, и обучить их работать в лаборатории. Да, нужно спецоборудование. Но это не полёт на Луну, тут всё достаточно просто. Вопрос в другом. От 1000 голов я могу продавать каждый год 10 тысяч эмбрионов. Кому? Пусть я даже буду продавать эмбрионы не по 600 долларов, как в Москве, а по 300, как в Украине. Но сколько человек я смогу убедить покупать эмбрионы у меня, и сколько маркетинговых усилий мне нужно приложить для этого? Как частник я понял, что это тупиковый бизнес, потому что нет рынка.

DN: Значит, надо создавать рынок…

АТ: Это можно сделать только благодаря определённой государственной политике – разъяснениям, семинарам, работе с фермерами. Или просто приказывать фермерам работать с эмбрионами. Это более знакомо нашим людям, более понятно, и, я думаю, более эффективно.

DN: Вы считаете, что государство может указывать фермеру?

АТ: Без помощи государства просто не обойтись: эмбрион стоит дорого. Если начать поддерживать высокоэффективные хозяйства в ущерб низкоэффективным, то убедить частника принять в подарок эмбрион, трансплантированный в «обычную» корову, не составит труда – он в этом заинтересован, даже если его заставить подготовить свою ферму к содержанию элитных коров за свой счет. Но если фермера будут просто заставлять тратить на эмбрион даже 300 долларов, он может его и не купить – это его право. Поэтому я пришёл к выводу, что необходимо частно-государственное партнёрство. Если это сделать, могут решиться громадные государственные проблемы. Средняя эффективность в 4 тысячи кг молока в год по всей стране с её миллионами коров, которых пытаются всеми правдами и неправдами сохранить, может возрасти вдвое буквально за десятилетие. Но для этого государство должно вмешаться, используя метод кнута и пряника. Пряником будут дешёвые или бесплатные эмбрионы, а кнутом – регулярные проверки соблюдения технологий содержания, доения и кормления. Кстати, наконец-то чиновники по животноводству различных регионов займутся делом – содействием повышению эффективности производства, а не тупым поддержанием численности поголовья для включения глупой статистики в рапорты губернаторов. Это же цирк. Лента новостей вашего сайта, кстати, - хорошее отражение этой игры во «все будет хорошо!».

DN: Почему вы не хотите организовать племенное хозяйство?

АТ: Это просто невыгодно. Не в коротком периоде. Если я сейчас куплю элитных коров, статус племхозяйства мне дадут минимум через два года, а эти два года надо как-то выживать. Вот в Ленинградской области есть хозяйство «Приневское», которое знают все. У них нет проблем с продажами, у них очереди стоят. Но для этого надо быть «Приневским». Надо быть 20 лет «Приневским» со средними 10 тоннами удоев. И это хозяйство всё равно не занимается эмбрионами – они традиционно продают телок и нетелей.

DN: Зачем вы обратились в СМИ?

АТ: Я не знаю, к кому обратиться ещё. Мне нужно, чтобы моё предложение обсуждали, и вынуждены были в итоге собраться чиновники, принимающие решения, и рассмотреть мою идею. И что-то предпринять. Я не боюсь выглядеть городским сумасшедшим, если это единственный способ в нашей стране привлечь внимание чиновников. Я готов к любому ответу. Да – так да. Нет – так нет, но объясните, почему нет.

DN: Вы общались непосредственно с чиновниками?

АТ: Конечно. Но звонки со стороны государства ставили меня в тупик вопросом «Так что же вам нужно?». Я работал чиновником, всё это прекрасно знаю. Большой начальник, уполномоченный принимать решения, не будет читать концепцию лично. Ему пришла бумага, он отдал её своему заму, зам передал ещё кому-то, и так далее. В конце концов бумагу читает студент-практикант, которому вся концепция непонятна от начала до конца, потому что не его задача заниматься государственной политикой. Очень трудно разговаривать с людьми на том уровне, на котором сейчас это происходит. Это разговор глухого со слепым. Такое ощущение, что никто этого документа не читал, никто никакой идеи в нём не увидел.

DN: А может быть, никакой идеи нет? Может быть, она не так хороша, как вам кажется?

АТ: Дело не в этом, нет конструктивной критики. Вот спросите фермера: «Ты хочешь, чтобы тебе бесплатно дали эмбрион, и твоя тёлочка через три года давала по 12 тонн молока?». Он скажет: «Да, конечно». Спросите чиновников: «Хотите инноваций в базовых отраслях экономики? Хотите прорывных технологий? Хотите частно-государственное партнёрство? Хотите укрепить продовольственную безопасность, в конце концов?». Ну кто скажет: «Нет»? Чиновник ведь не идиот. Он скажет: «Классная идея, зайдите ко мне на следующей неделе, поговорим». То есть все «за» - и на этом всё закончится. А проблема останется.

DN: Проблема продовольственной безопасности?

АТ: Конечно. Ведь проблема есть! Ну какое будущее у нашего молочного животноводства? Какие у нас шансы получить среднее стадо с удойностью хотя бы 8 тысяч, в какой перспективе? Если мы будем развиваться в том же темпе, то наверно, в перспективе 150 лет. Ведь государство понимает, что сделать что-то для исправления ситуации – это его задача? Это ведь должно делаться, это же государственная политика! Именно государство должно заинтересовать фермера… Я говорю «фермер» условно, я не верю в них в принципе. Фермеры-одиночки – вымирающий класс, последние романтики. В молоке, по крайней мере. Они могут заниматься мясом, но в молоко им лезть бесперспективно. Потому что корова – это станок. Чем больше станков – тем ниже себестоимость производства. Поэтому в итоге мы придём к тому, что в нашей стране возможно только промышленное производство молока. Мегафермы в том или ином виде. Вообще, по-моему, глупо нам ориентироваться на европейско-американское фермерство с их тысячелетней историей частной собственности на землю. С маленькими частными магазинами. Это же традиции, преемственность. У нас мощные торговые сети – и это уже состоявшийся факт. Кто-то верит в победу фермеров над ритейлом? Есть более приближенный к нам опыт – бывшие коммунистические кибуцы в Израиле – и все там в порядке, и никто по фермерам не стонет.

DN: Как вы пришли в молочный бизнес?

АТ: Я по образованию экономист, бывший преподаватель Политехнического университета в Санкт-Петербурге. Моя специализация – антикризисное управление. То есть основное, что я хорошо в этой жизни научился делать – банкротить разные предприятия. И в молочный бизнес я влез именно так: коллега позвонил мне, попросил помочь с процедурой банкротства на одном из колхозов. Фактически я должен был выкупить колхозное имущество. Это было лет 8 назад, стоимость имущества оставляла несколько десятков тысяч рублей, поэтому мне было несложно ему помочь. Когда я через некоторое время продал всё за пару сотен тысяч евро, я понял, что есть люди, которым это интересно, и занялся колхозами более плотно. Я вытаскивал колхоз из долгов, производил небольшие инвестиции, проводил предпродажную подготовку, и продавал это всё с прибылью. Потом нашёлся человек, который увидел, что я занимаюсь сельским хозяйством, причём не с позиций бывшего председателя колхоза, а немножко с других позиций, и он нанял меня для управления своим хозяйством. Но управление большим холдингом с использованием экстенсивных методов роста, несмотря на огромные инвестиции, не получилось. В 2008 году он обанкротился. На тот момент мой работодатель должен был мне крупную сумму, и я фактически стал хозяином этого холдинга. К тому времени у меня уже сложилось понимание современной рыночной ситуации и знание того, как построить бизнес по производству молока, чтобы он приносил хорошие деньги.

DN: С чего вы начали изменения в своём хозяйстве?

АТ: Первым делом я обратился к специалистам «ДеЛаваль». Ребята приехали, начертили, рассчитали, и сказали, что это реально – переделать всё под современный вариант, оборудовать, не особенно что-то меняя. Сегодня стройка завершена, реконструкция произведена. Дело за оборудованием и коровами. Но это как раз и проблема.

DN: Вы вкладывали только собственные деньги или воспользовались кредитом?

АТ: Всё сделано полностью на мои средства. Я принципиально не брал чужих денег – не хотел связываться с уголовными делами. Все же понимают, что стройка – это самое «отмывное» дело. Банки охотно тебя кредитуют, потом также охотно свидетельствуют в судах. Теперь пришло время покупать прозрачные вещи, которые не спрячешь – оборудование и коров, и, по идее, это должно вызывать огромное желание кредитовать. Но ситуация обратная.

DN: Денег не дают?

АТ: До 2008 года я об этом и не задумывался. Мне нужно было 200 миллионов рублей – и у меня не было сомнений, что мне их дадут. Потому что банки бегали за мной, упрашивая взять кредит. Теперь всё поменялось. На стройку «длинные» деньги дают, на остальное – только с условием, что у тебя есть некий оборот, ты «прислонен» к большой компании и т.д. К тому же с 2008 года условия кредитования изменились очень сильно, сейчас совсем другой процент. Разница между ставкой рефинансирования и банковским процентом стала огромной, и тот эффект, который должен был бы достигаться при кредитовании по госпрограмме, полностью нивелирован. В 2007 году мы кредитовались под 10,5%, получая ставку рефинансирования в минус – итого получалось 2-3%. Теперь ставка возросла до 15-16% - и в «Сбербанке», и в «Россельхозбанке». Плюс куча условий. А ставка рефинансирования на данный момент – 7,75%. Проценты стали больше, разница невыгодней, и нет смысла кредитоваться на таких условиях. Прямая дорога в «Росагролизинг».

DN: А что плохого в «Росагролизинге»?

АТ: В том-то и дело – теперь оказывается, что на фоне банков это не такие грабители, как казалось в 2008-м. Они декларируют 2% (на самом деле получается 3,5%) + страховка + 1,5%. Выходим примерно на банковские 7%, но без дополнительных условий.

DN: Вы упомянули, что с покупкой коров есть проблема…

АТ: Во-первых, это проблема с ликвидностью. Никто не финансирует оборотные средства. Фермер покупает нетелей, и пока они начнут давать молоко, может пройти полгода. То есть полгода фермер содержит коров, оборудование и людей, платит по кредиту, не получая ни копейки.

DN: Можно с этим что-то сделать?

АТ: Если не рассчитывать на помощь государства? Можно покупать стадо небольшими партиями – по 100, 200 коров. Хотелось бы, конечно, купить сразу 1100 коров, но у меня просто не хватит денег продержаться полгода без отдачи. Стадо я соберу за 5 лет. И потом буду покупать новых коров за границей постоянно. Проблему ремонта стада я буду решать только так. Потому что это генетика. Племя есть племя, ядро есть ядро. За границей оно лучше – по определению лучше. Я ничего нового здесь не изобрету. Мне продали уже не самое лучшее, что там было. Вторая репродукция будет ещё хуже, чем то, что я купил изначально.

DN: Почему нельзя купить сразу самое лучшее? Дело в цене?

АТ: Это как раз вторая проблема. То, что цена высокопродуктивного скота возрастает в геометрической прогрессии – нормально. Тут дело в другом. Вот есть некий рынок. Есть европейский вариант со средним удоем 6-8 тысяч кг, есть канадский или австралийский с удоем 10-10,5 тысяч кг – это лучшие предложения, что я нашёл. У них это средняя продуктивность стада, а мне её предлагают как элиту. Мне не предлагают купить коров с удоем 14-15 тысяч кг – ни за какие деньги. Получается, что мы завозим живой товар – не лучшего качества – в то время как все остальные занимаются выведением и размножением элиты. У нас этого нет. Наши голштины дают максимум 11 тысяч кг молока в год. Я был на ферме в Израиле, где удои меньше, чем в среднем по стране, к их «стыду» там доят «всего»11,500 – это они им комбикорм не дают, кормят пищевыми отходами – местное ноу-хау. А у нас в племпороду попадают «молочные» коровы с 3-4 тысячами кг удоев. Когда моё стадо в одном из колхозов, купленное на племзаводе, начало давать 2600 кг, я собирался идти в суд. Но оказалось, это законно: при удое 2500 кг за первую лактацию животное считается племенным. За границей таких уже давно вырезали на мясо.

DN: У нас же есть племхозяйства, которые выращивают элиту, продают семя…

АТ: Продают. Но назовите мне хоть одно, где доят 14 тысяч в среднем.

DN: ...

АТ: А я могу назвать в Израиле три фермы с такими средними надоями.

DN: Проблема ведь не только и не столько в генетике, сколько в технологии содержания.

АТ: Вы правы.

DN: Значит, у нас все нарушают технологии?

АТ: Но не из любви к нарушению технологий! Посмотрите на образцово-показательные фермы, где люди души не чают в своей работе, готовы всё сделать для коров, а собственники готовы это финансировать. Всё равно у них не получается сделать 14 тысяч в среднем. И дело не в том, что они плохие, просто мы изначально поставлены в положение догоняющих. Путь от 6 до 10 тысяч мы пройдём за 3 года. От 10 до 12 тысяч – за 10 лет. А вот чтобы пройти путь с 12 до 14 тысяч, нужно было это начинать в 1956 году, как в Израиле.

DN: Превратитесь ли вы из Мальчиша Плохиша…

АТ: В Золушку?

DN: Ну, пусть не в Золушку… скажем, в положительного героя.

АТ: Нет, не думаю. То, чем я занимался раньше, то есть антикризисное управление, ответной любви не вызывает. Фамилия моя в узких кругах известна в очень негативном плане. Например: Губернатор Ленинградской области на недавнем совещании просил фермеров не сокращать стадо. Вы представляете себе, что это значит для меня? Это значит, что, если даже корова на одной ноге и без вымени, я не могу её зарезать, а должен продолжать кормить. За свой счёт, не за счёт губернатора. А когда у меня закончатся деньги – приедет милиция и возбудит уголовное дело, потому что я вовремя не смогу даже зарплату людям платить. А внешне всё выглядит, как будто о нас заботятся. Поэтому я не стесняюсь, вне зависимости от пожеланий губернатора и Минсельхоза, полностью вырезать стадо, если оно не приносит денег. И если мне в этом препятствуют, я пишу в прокуратуру. Есть и уголовные дела, которые возникают в связи с моей деятельностью – из-за вырезанного стада, уволенных работников и т.д. – это всё нормально, таковы последствия моей работы. И героем я уже не стану.

DN: Поглотит ли вас этот бизнес полностью или свою, так сказать, юридическую, деятельность вы тоже будете активно развивать?

АТ: Банкротствами я занимаюсь только попутно, чтобы дебиторы боялись. Шучу. Это давно уже не основной мой бизнес. Я планирую остаться на рынке молока. Мне нет смысла дёргаться. Кроме того, есть ещё нюанс. Вряд ли у меня когда-нибудь купят это предприятие по справедливой цене. Я не знаю сделок, когда кто-то платил бы за этот бизнес столько, сколько он стоит на самом деле. Существует упрощённая схема расчёта стоимости фирмы: берётся годовая прибыль и умножается на 10. Это очень примитивный расчёт, но порядок он показывает верный. Если, например, у хозяйства выручка 150 миллионов в год, а из них 30% – прибыль, то, по идее, мы должны оценить его в 500 миллионов. Но за такие деньги сельхозбизнес никто не купит. Купят по совершенно другой оценке: стадо умножат на цену мяса, добавят по 7 тысяч рублей за каждый гектар земли и по тысяче рублей за каждый квадратный метр недвижимости. Это реальные расчёты.

DN: Откуда такая несправедливость?

АТ: В молочном бизнесе несправедливость - это норма. Свиньи, куры, верблюды…, наконец, можно с горя вложиться в разработку российского Ё-мобиля, но сегодня привлечь стороннего инвестора в молокопроизводство – миф. Я несколько месяцев заманивал двух эстонских предпринимателей в свой бизнес, описывая все перспективы и «мощь» государственной поддержки. В итоге решили остаться друзьями. Но нас упрямо ориентируют на европейскую или белорусскую цену молока. Это справедливо? Вы не задумывались, например, почему молочники всегда авансом платят за всё, а получают деньги в лучшем случае с отсрочкой на месяц?

DN: Почему?

АТ: А что, у кого-то есть ответ на этот вопрос? Это констатация факта. Почему-то нормально, что я плачу за месяц вперёд за ГСМ, запчасти, корма, а завод платит мне за молоко с задержкой в 2-3 месяца. То есть я 4 месяца кредитую непонятно кого. И ни один завод работать по-другому не будет. Таковы правила игры. Заводы постоянно кредитуются (бесплатно!) за счёт колхозников. А как это изменишь, если договор заключается раз в год? Ну, разругаешься с переработчиком, а куда ты пойдёшь? Это кабала, но в России на селе так было всегда. Рабы единогласней голосуют.

DN: А вы не боитесь попасть в такую кабалу?

АТ: Когда ты слаб, у тебя нет рычага маржи, а есть 200 коров, 80 рабочих, прибыль 1 млн рублей в год и прокуратура с управлением сельского хозяйства в помощниках - ты обязательно попадёшь в кабалу или к арбитражному управляющему. Но если у тебя будет другая рентабельность, мощный оборот, и в друзьях высокая технология, условия поменяются, и диктовать их будешь ты.